Читать книгу "Летящие к Солнцу. Книга 1. Вопрос веры - Василий Криптонов"

— Мы победим, — объяснил я. — Зови это верой. Слепой верой. Быть может, это — первая робкая эмоция, которую я смог себе позволить.

Я остался в одиночестве. Гордый, мрачный, несломленный, как Чайлд Гарольд. Только плаща недоставало. И — да, я сидел на броневике, щелкая семечки.

Послышались легкие шаги, и я поморщился. Надо сказать командиру, что я не хочу видеть никого. Хотя, с другой стороны, любопытно, что за историю выдаст следующая кандидатка.

Однако чутье меня подвело. К транспортеру, задрав голову, чтобы увидеть меня, и улыбаясь, вышел наш давешний черноволосый защитник. Я махнул ему рукой.

— Слышал ваш разговор, — сказал Черноволосый. — Признаться, думал, вы уступите. Не из-за трогательной истории про младенца, а из желания стать мужчиной.

— Мужчиной? — Я фыркнул, разбросав шелуху. — Знаете, вы случайно задели одну тоненькую струнку в моей душевной организации. Еще будучи ребенком, я пересмотрел огромное количество фильмов из архива. Там было много комедий, где молодые люди изо всех сил пытались «стать мужчинами» тем способом, о котором говорите вы. Все бы ничего, но потом в руки мне попалась книжка о пионерах-героях. Пацаны, которые на войне убивали фашистов, проявляя чудеса отваги. Володя Дубинин, Леня Голиков — те, кого помню. Им, так уж вышло, скорее всего, и поцелуя-то не досталось, не говоря уж о чем-то большем. И вдруг у меня будто сверкнуло в голове: так что же, эти ребята — всего лишь дети, а сытый безмозглый ублюдок, накачавший коктейлями первую попавшуюся самку, будет носить гордое имя мужчины? Что-то крепко не так с этим миром, если он живет по таким стандартам. Так что — нет, я не считаю, что лишился сейчас чего-то важного, кроме чисто физиологического опыта. Один из несомненных плюсов моей психической аномальности — полное отсутствие каких-либо комплексов.

Не знаю, чего это меня сегодня понесло речи толкать. Я даже не пытался накормить двойника, просто говорил и говорил, что в голову шло. Черноволосый, который кивал в такт размеренному ритму моих слов, улыбнулся снова.

— Я в вас не ошибся, — сказал он. — Думаю, не ошибся ни насчет одного из вас. Как бы вы ни старались выглядеть плохими ребятами, внутри вас горят какие-то волшебные искры, которые и помогут вам вернуть миру солнце.

— Вы правда в это верите? — вздохнул я, разгрызая следующую семечку.

— Я просто хочу перед смертью увидеть восходящее солнце, — сказал Черноволосый. — Зовите это верой. Слепой верой. Быть может, это — единственная эмоция, которую я могу себе позволить.

Я усмехнулся, узнав свои слова, но мое расположение к старцу только усилилось. Почувствовав это, он подошел ближе, прислонился плечом к корпусу бронетранспортера.

— Я считаю, что весь мир — огромная паутина, с какой стороны ни посмотри, — заговорил Черноволосый, задумчиво глядя в пустоту. — Та паутина, о которой говорю я — паутина веры. Каждая ее ниточка — чья-то вера. Кто из них прав, господин Риверос? Кто ошибается? История знает случаи, когда рвались самые толстые и надежные нити, а тончайшие, неразличимые глазом, выскальзывали из перепутья и свивались в вожделенный клубок. Иногда вам будет казаться, что вы запутались в этой паутине. Вокруг вас будут стоять люди, затягивая удавку. У вас потемнеет в глазах, и покажется так легко податься навстречу, ослабить это страшное давление, сдаться чужой вере… Но вы не поступите так, господин Риверос. Вы продолжите выпутывать свою нить, на другом конце которой — солнце.

Когда он ушел, я улегся на броне и закрыл глаза. На столике в комнате моего эмоционального двойника тикали часы: 10:07:17. Секунды шли в обратном направлении. Что я мог сделать? Ничего. Я заснул, положившись на судьбу, хотя вряд ли это можно было назвать сном. Я просто сидел рядом со своим двойником и смотрел на часы. Когда осталось восемь с половиной часов, кто-то там, извне, принялся меня будить.

Я открыл глаза и увидел грустную-грустную Веронику, сидящую рядом со мной. Она легонько тормошила меня за руку. Увидев, что я проснулся, отвела взгляд.

— Скажи, Николас… Хотел бы ты перед смертью заняться чем-то таким, чем никогда не пробовал? Прекрасным и захватывающим. Тем, о чем и не мечтал раньше?

— Конечно, — шепнул я, чувствуя, как сердце замирает. — Ты и я?

— Только ты и я, — еще тише отозвалась она, положив цевье автомата мне в руку. Мои пальцы, дрогнув, обхватили его, скользнули по пластику, пока еще холодному, но вот-вот готовому раскалиться.

Вероника вздрогнула от этого прикосновения и прикрыла глаза. Глубокий вдох… Она поднимает свой автомат, нежно вводит магазин в гнездо. Большой палец касается переключателя режима огня, и у меня сбивается дыхание.

Щелчок — и оружие в режиме автоматического огня. Сладкая дрожь пробегает по телу. Ощупью я нахожу такой же переключатель у себя и повторяю движение Вероники. «Да, вот так, — беззвучно шевелятся ее губы. — Еще разок…»

— Давай вместе… — Я не узнаю того хриплого шепота, что вырывается из меня. Сердце стучит все быстрее.

Вероника закусывает нижнюю губу, сдерживая стон, и кивает. Два глухих щелчка раздаются одновременно. Мы, как едино целое, дергаем затворы.

— Как же я этого ждала! — Вероника вскочила на ноги: глаза сверкают, руки страстно сжимают автомат. Только сейчас я заметил, что за спиной у нее висят еще два, один из которых она спешит передать мне. — Держи. Пошли готовить подсолнечное масло!

* * *

Поскольку нам вернули все наше оружие, конвой существенно увеличился. Теперь мы шагали по коридорам в окружении двух десятков солдат, ни на миг не выпускающих нас из прицелов.

— И как ты добилась, чтобы они тебя хотя бы выслушали? — недоумевал я, вспоминая прежние неудачные попытки Вероники общаться с солдатами.

— Женские штучки, — с неожиданным кокетством отозвалась Вероника. — Ну, знаешь, у каждой девушки есть какой-то секрет. Верно говорю, рыло? — прикрикнула она.

Командир с заплечным мешком, шагавший первым, повернулся, и я понял, почему он всю дорогу избегал на меня смотреть. Под правым глазом расплывался фингал, нос кое-как фиксировался лейкопластырем.

— Она — мужик, точно тебе говорю, — гнусаво сказал командир. — Слыхал, раньше делали такие операции. Ни одна баба не сможет…

— Шагай веселее! — оборвала его Вероника. — Мы тут, если что, подыхать собрались, а он разглагольствует. Ты, кстати, понял, что мы идем подыхать? — повернулась она ко мне. — Чтобы без иллюзий.

— Я готов с той самой секунды, как в спальню отца ворвались ваши силовики. Но почему нас только двое? Я уверен, Джеронимо тоже не отказался бы подохнуть.

Вероника нахмурилась.

— Ему там… без того весело. А я не могу больше ждать. Захочет — пойдет за нами, не захочет — пусть выращивает грибы. Он уже не ребенок, хватит над ним трястись.

— Ты ему хоть сказала?

— Конечно, сказала. Только его больше занимало то, что говорила она.